Люди. Ускользающая жизнь: Лесостепное, Ч.5/6 (окончание)

[mamlas.livejournal.com]

Начало

Лебедянь

Чья-то недрогнувшая рука у грязно-серой женской статуи красной краской прорисовала соски. Две точки на гипсе смотрелись очень даже аппетитно и как-то к месту, потому что женщина держала в руке громадное (грязно-серое) яблоко размером приблизительно с ее высоко сидящие сиськи, хотя, издалека могло показаться, что это бомба, которую она сейчас бросит в проезжающий транспорт. Типа террористка. Но все ей прощалось, ведь выехали мы из яблочного города, где даже вино, которое мы перед тем употребляли - и то произведено из этого нехитрого фрукта.

32.

За монументальной женщиной с яблоком и сосками простиралась дорога. Она была хорошей, но по обеим сторонам зиял чернозем - перепаханная степь, изредка перемежающаяся лесополосами. При одной мысли, что рано или поздно придется сойти с трассы в окружающую действительность, по телу пробегала нервная судорога, так как за окнами «УАЗика» во всей красе гнил ноябрь и царствовал погодный эпизод, который иногда называют «то ли осень, то ли зима», то есть, было холодно, сыро и пасмурно.

33.

Троекурово оказалось всего в десяти минутах езды. Когда мы сворачивали на деревенскую улочку (не асфальтированную), Татьяна нам кивнула на остатки монастыря с гигантским храмом красного кирпича; по ее словам, там долгое время был винзавод, где яблоки перегнивали в довольно вкусную бормотуху.

Передо мной, как всегда, была поставлена идиотская задача. Ну, может и не задача, а так, вроде как просьба, но исполнить ее было делом принципа. Миру угрожал Новый Год, год Быка (и какая сволочь внедрила на наши просторы эту китайскую хренотень!), а газете, как всегда, нужна обложка, и желательно ломовая. Начальник наш, Аркадий Семенович, или просто (так мы всегда его любя называли за глаза) Аркаша, вызвал перед этой командировкой и, как всегда, глубокомысленно прикурив болгарскую сигарету (он всегда, еще, наверное, с дореволюционных времен, курил только болгарские типа «Стюардес» или «Родопи»), изрек:

- М-м-м-ну. Ну, ты понимаешь, что надо что-то такое. Вы куда?

- В Лебедянь. Кажется.

- А там деревня есть? - Это он, конечно, риторически - где ее нету? Хотя... - Вот, что. Может, на ферме там есть бык... Так вот, не сделать ли нам такой снимок на обложку: бык, а за рога его тянут жених и невеста. «Возьмем, мол, быка за рога».

- Но Аркадий Семенович, щас, вроде коров искусственно осеменяют...

- Но - вдруг...

34.

Своего Аркашу мы уважаем. Он давно на пенсии (по возрасту), в прессе художником он, наверное, со времен «Искры». Шутка, конечно (в ленинской газете вообще-то не было иллюстраций), но Аркаше на самом деле много-много лет и физически был он уже на пенсии, пил на даче наливки, цветочки орошал, но наш Главный его буквально вытянул с дачи, и угадал: после того как Аркаша взялся за газету, она посвежела, помолодела, в ней стало больше картинок, и даже неплохих. Но уважаем его не за это. Он для нас- как добрый старшина в армии. Батя. Если что - за нас, грешных, - горой. Такие сейчас наперечет.

- Будешь? - Аркаша достал бутылочку (у него всегда припасена водка), налил в рюмку-сапожок, набор таких «хрусталей» подарен был ему на 70-летие, разрезал яблоко пополам и подвинул водку и закуску (огурец на куске черного хлеба) ко мне. - Ну... ты понимаешь...

35.

Как не понимать? Глядя на Аркашу, я давно понял, что после 70-ти - сто, а то и двести грамм в день - святое. Может, сам лет через сорок это пойму; не умом так телом. Если доживу. Хотя, столько не живут. Шучу...

И в Лебедяни козыри сами полезли нам в руки. Нас с Жуковым встретили прямо с поезда, хотя он и приходил на станцию «Лебедянь» в четыре с чем-то утра, отвезли в гостиницу, где мы немного даже передохнули, а потом доставили в редакцию районки «Лебедянские вести». Там уже был накрыт стол.

Стол был просто уникальный (как мебель, а не как ассортимент блюд), оставшийся еще со времен купца, который владел двухэтажным особняком, в котором в данный отрезок времени располагалась редакция. Стол стоял в громадном кабинете, в котором когда-то купец считал свои миллионы, а теперь считала рубли редакции главный редактор, пышная высокая женщина, Татьяна Новожилова. Кроме стола, кабинет содержал еще один раритет: старинный камин, обделанный цветными изразцами. Жерло камина было заложено кирпичом.

На столе были расставлены бутылки и закуска, причем, допущены к ней были не только мы с Жуковым, но и еще несколько человек, точнее, две женщины и один мужчина. Едва мы вошли в редакционный особняк, я обронил фразу о том, что здесь, мол, наверняка водятся приведения (Пуков все время коварно молчал и надо было чем-то заполнять словесную пустоту), чем весьма возбудил сотрудников. Оказалось, привидение действительно есть и дырку камина заделали оттого, что это сволочное приведение все время норовило котят, которые в редакции никогда не переводились, заталкивать в каминную трубу. Поутру, когда сотрудники приходили, они слышали трубное мяуканье и потом полдня выковыривали котят из трубы. Теперь, когда камин замурован, котят находят под досочными полами. То есть, приходят поутру - и слышат из-под половиц глухое мяуканье. Непонятно как приведение туда их затаскивает, но потом, чтобы вызволить несчастных из плена, приходится отковыривать доски.

В особняке давно никто не ночевал, потому что, когда последний раз это случилось после традиционной редакционной пьянки, человека, который остался спать на диване, поставили на учет в психдиспанцер. А, впрочем, днем приведение (говорят, это дух брата купца-хозяина, который укокошил родственничка, не желая разделять дела) никак не явит себя. Наверное, отсыпается.

Пока выпивали за здоровье, дружбу и прочее, более-менее познакомились и узнали, что две женщины - это зам и ответсек, а мужик - Татьянин муж (и одновременно редакционный водитель и фотограф) Андрюха. Оказалось, перетащила его Татьяна из Москвы, у него там осталась квартира, которую они сдают, а живут вот в Лебедяни. Пока шло знакомство, я крутил в руках цифровой фотоаппарат «Кодак», собственность местной редакции (такие в то время были редкостью даже у нас, в столице), в результате чего нажал какую-то кнопку и безвозвратно стер все съемки «Лебедянских вестей» за последнюю неделю. И я не понял: то ли они действительно такие добрые, то ли они просто чересчур гостеприимные. Как бы то ни было, гнева не последовало, хотя, я ждал суровой кары.

Точнее, доброй и гостеприимной была сама Татьяна. Поскольку Жуков был не в духе, говорить вынужден был я и случайно проговорился об идее с быком. Татьяна сама - тот час же - предложила ехать в Троекурово. Решили так: «женихом» будет Жуков, невестой - одна их юных сотрудниц «Лебедянских вестей», платье и костюм обещало принести среднее поколение.

36.

...Итак, на ферме, в загоне, перед нами во всем своем величии стоял бык. Он был светло-серого цвета, непропорционально маленькие его глаза находились примерно на уровне моих глаз, хотя я и не могу пожаловаться на малость роста, в его носу торчало железное кольцо, а из ноздрей вырывался пар. Чем-то он напоминал Змея Горыныча. Жуков как-то сразу сник. Случилась непредвиденная задержка: уже на подъезде к ферме потенциальная «невеста» вдруг заартачилась. Точнее, она наотрез отказалась сниматься, и я ее понимал: мы же в русской глубинке, здесь традиции еще более-менее блюдутся, а по обычаю нельзя красной девице надевать свадебное платье до замужества. А девушка была, кажется, еще девушкой во всех смыслах. Как всегда выручила Татьяна (я понял, что в Лебедяни Татьяна - добрый ангел). Она быстренько отдала какие-то команды и «УАЗик» отбыл в село за самой молодой дояркой. Завфермой божилась, что самая молодая - сущая красавица. Все это время Пуков стоял в отдалении и лихорадочно курил, потому что сценарий мы придумали такой: бык на улице, жених с невестой там же, а больше в кадре никого нет. Завфермой убеждала нас, что Борька (так быка звали) - добрый малый и вообще отменный производитель. Именно поэтому ферма на искусственное осеменение переходить не торопится.

37.

Новая «невеста», представившаяся Ольгой, действительно была молода, хотя у нее не хватало нескольких передних зубов. Ее только что подняли с постели (известно ведь, что доярки встают раненько, а днем отсыпаются) и вид ее был помятым. Нельзя сказать, что она нашу идею приняла с энтузиазмом, но, кажется, ей просто было все равно. Жуков, откровенно говоря, был небрит, мрачен, но в костюме жениха смотрелся вполне прилично, но вот невеста... нет, во внешности было все нормально, так как фата прикрывала некоторые недостатки, зато мы не решились на нее одеть туфли. На улице грязища, а если представить, что творилось на ферме… Короче, под платьем были обыкновенные резиновые сапоги, в которых эту самую Ольгу привезли из дома «тепленькой».

Наша процессия выглядела так: впереди иду я с фотоаппаратом наперевес, следом - скотник, за ним - Борька, которого скотник тянет за веревку, привязанную к носу (то есть, к кольцу, вдетому в нос), следом доярка-невеста, ну, а в конце плетется Жуков с посеревшим лицом, отчего стал он неуловимо похож на статую с сиськами и бомбой-яблоком. Скотник нас обнадежил:

- Эт, бояться не надо, Борька, того, редко бывает на природе, щас может развеселится, но вы не бось...

На дворе Борька удивленно оглядывался вокруг. Кажется, в его маленьких глазках засветилось любопытство. «Интересно, потянет эта туша за тонну?» - промелькнуло в голове. Скотник будто услышал:

- ...Килограмм триста в нем где-то. Ты - (это он обратился ко мне, а не к быку) - только сзади старайся не подходить. А то он испугается, побежит. Молодой... А ты - (это уже к Борьке) - смотри, не шали. Не обижай москвичей.

Где-то я видел картину про быка, похищающего Европу. Борька мог похитить даже Азию. Если бы захотел, но кажется, ему хотелось другого. Едва мы вышли на воздух, Борька начал писать и делал он это долго и шумно. Скотник пока веревки не отпускал (я с содроганием понял, для чего быку кольцо - чтобы его усмирить в случае чего при помощи болевого шока!), а наши молодожены с двух сторон крадучись стали подходить к его рогам. Ольга ухватила их с легкостью, а Пуков делал в воздухе руками всякие па, но прикоснуться к рогу не решался.

Борька вел себя смирно. Как только дрожащая рука Жукова наконец рога, я начал нажимать на затвор. Щелкнуть успел два раза и в этот момент, по закону фотографической подлости, в аппарате внезапно сел аккумулятор (черт, надо заряжать энергоносители перед командировкой!). Пока я менял батареку, Борька неторопливо двинулся в мою сторону. Скотник, парень по виду давно и накрепко подружившийся со спиртным невысокого качества, зачем-то выпустил веревку. Не знаю уж, нарочно или по недоразумению. Я почувствовал как по всему моему телу стекает холодный пот и я, продолжая манипуляции с фотоаппаратом, медленно отступал назад. Жуков отскакал в сторону, а доярка-невеста наоборот ринулась вперед, схватилась за оба рога и стала что есть силы придерживать животное. Точнее, пытаться придерживать. Получалось плохо, но, что удивительно, - получалось, причем, на Борьку больше действовали не Ольгины физические усилия, а отборный мат из уст невесты. Видно, российская скотина неплохо понимает этот язык. Борька замер, скотник же к тому времени подхватил утерянную веревку и дернул быка на себя.

Следующая «съемочная сессия» продолжилась до четвертого кадра. Едва только я собрался нажать на клавишу в пятый раз, Борька вдруг развернулся в сторону Жукова, удивленно на него посмотрел и двинул свою тушу на него, на этот раз ускоряясь. Поводок вновь был потерян, из чего я понял, что на лицо тенденция. Или заговор. Подоплека заговора таилась вот, в чем. Едва только мы прибыли на ферму и закрутилась заварушка с поисками невесты, этот самый скотник со вторым таким же любителем спиртного (что было отчетливо написано на их лицах) все время крутились рядом и намекали на то, что неплохо было бы и похмелиться. Тогда, за суетой, мы проигнорировали их ненавязчивую просьбу и вот теперь, кажется, наступала расплата.

Дальнейшее действие разворачивалось следующим макаром (я-то все это наблюдал со стороны и видел хорошо): Пуков, отчаянно и непривычно высоко визжа, ускорялся в сторону навозной ямы. Делал он это как-то боком, так как руками он как бы пытался защититься, и получалось, что бежал он почти спиной вперед. Борька тоже ускорялся, к тому же он начал препротивно мычать. И тут случилось то, за что можно (и это единственное, за что можно!) любить наше отечество. Случилось женское самопожертвование.

38.

Ольга в два прыжка достигла быка, сначала она схватила волочащуюся по земле веревку, с силой ее дернула, а потом, еще раз прыгнув, буквально встала перед Борькиной мордой, вытянув вперед руки. И Борька затормозил! Жуков, еще бежал, отчаянно визжа, а бык, дыша паром, смиренно стоял вплотную к русской женщине, протянувшей к нему тонкие руки. Нет, неправильно: надо сказать: «вплотную к Русской Женщине»! Именно так, с большой буквы...

Через час мы опять сидели и выпивали в редакции с приведением. Я пил уже водку, а Жуков непрерывно курил. Скотник, наверное там, на троекуровской ферме, наверное, был страшно зол, так как денег на похмелку ему не досталось. Доярке-невесте досталось пара номеров нашей «Настоящей жизни», хотя теперь, по прошествии времени, я очень переживаю за то, что мы ее не одарили большим. Хотя бы, букетом цветов. Чуть позже подошли трое крепко слаженных бритоголовых парня, которые присоединились к трапезе. Татьяна сказала, что это друзья, занимающиеся «информационными услугами». Вели бритоголовые себя скромно, но очень скоро я разгадал их сущность. Один из них обратился ко мне: «Ну, типа тохго, Хгена, схвоткай нас. На память…» Из одной только интонации я понял: бандюгам отказывать не принято. Этот бритоголовый чувствовал себя так же уверенно как троекуровский бык Борька. Я даже почувствовал его горячее дыхание… Вечером эти трое опять сидели с нами, и тот же бандюган неожиданно высоким голосом пел под аккомпанемент гитары про то, что лучше гор могут быть только горы.

39.

Ну, а после обеда нас все же ждал поход к метростроевцу. Фамилия у него было соответствующая сути - Буравчик - и Жуков узнал о нем из сюжета в программе «Времечко». Потом, кстати, этот самый Буравчик, которого звали Леонид назвал именем «Времечко» пароход, который он самолично построил. Ну, может и не пароход в полном смысле этого слова, а плавсредство, которое стоит на приколе невдалеке от его дома имеет два этажа и мотор, работающий от солярки. Для речки Дон (а в Лебедяни «тихий» Дон совсем-совсем малипусенький) он представляет собой довольно внушительное зрелище. Потом Буравчик нам свой пароход показал, но катать по Дону не стал. Наверное, мы ему не понравились.

Вообще Лебедянь, большей своей частью лежащая на правом высоком берегу Дона была бы прекрасным городом, если бы не скверный ноябрь и не чернозем. Правда, города как такового на сей раз я разглядеть не смог, потому как мы все время находились в движении, либо в кабинете редактора за купеческим столом, заставленным водкой и бормотухой, либо отсыпались в гостинице.

Дом Буравчика был в низменной, левой части города, больше напоминающей деревню. Я бы, если положить руку на сердце, вряд ли заинтересовался этим придурком, но жизненный опыт, который, как всегда, приходит слишком поздно, говорит о том, что любому нормальному человеку просто любопытно: куда вообще в деревне можно строить метро? Если интерес есть, значит, надо рассказать, тем более что и сейчас, приезжая в какой-нибудь городишко и спрашивая у местных, есть ли среди них какой-нибудь чудак, частенько слышу в ответ: «Это что, типа что б метро в деревне строил кто-нибудь?» Метростроевцев с тех пор не встречалось. «Зачем» - это совершенно понятно: Буравчик просто очень любил, когда его показывают по телевизору и пишут о нем в газетах.

40.

Вообще, я совершенно убежден, что журналистика, как и рыба имеет только «первую свежесть». «Вторая свежесть» - это фигня, а у Буравчика мы были то ли пятнадцатыми, то ли двадцатыми гостями из СМИ. Метро «а ля Буравчик» имеет два входа: снизу, из-под горы, на которой стоит Буравчиков дом, и прямо из Буравчикова двора. По сути, это не метро, а шахта длиной метров в сто, причем, во всей обстановке было заметно, что работы брошены о-о-очень давно и метростроевец последние годы занимается только стихийным туризмом по своему подземному миру и личным пиаром.

Буравчик любит красиво рассказывать про свои достижения и планы. Пока он водил нас, как Вергилий по Дантову аду, по рукотворному подземелью, к нам вниз два раза спускались какие-то девушки. Буравчик ненадолго оставлял нас, и о чем-то тихонько, со смешками, с ними говорил. Мужик Буравчик пожилой, ему далеко за полтинник, тем не менее, метростроевец старался выглядеть моложаво. Метро как такового не было, но, по словам мастера, у него давно спроектированы вагоны, локомотивы, станции и прочая фигня без которой немыслим настоящий андеграунд.

Когда мы вышли из его мрачного подземелья, в одной из комнаток которого почти вся стена была уклеена вырезками из эротических журналов типа «Пентхауза», на нас набросилась пожилая женщина в рваной телогрейке. Точнее, бросилась она на Буравчика. Ругались они долго, даже после того как вся наша команда из двора переместилась на улочку. Ругань была специфической: без мата, но, что характерно, говорили они что-то друг другу быстро и не останавливаясь, их одновременный монолог (диалогом это трудно назвать) сливался в какое-то непрерывное гудение. К нам с Жуковым подошла женщина, как мы поняли, соседка, и она пояснила, что это бывшая жена Буравчика, с которой они лет пятнадцать как не живут, а свой дом они поделили пополам. Соседка, наверное, испытывая туманную симпатию к Буравчику, рассказала, что он псих, маньяк, но вообще-то несчастный человек, потому что сам никак не успокоится в своей безалаберной жизни.

41.

После ругани, когда бывшая жена, так и не закрыв рта, скрылась в своей половине, Буравчик, как ни в чем ни бывало, продолжил экскурсию, и на пути к тому самому пароходу нам встретились два пьяных, как говорят в приличном обществе, в лом мужика, валяющиеся в черноземной грязи прямо посреди улицы. Один из них неожиданно четко и членораздельно попросил закурить. Жуков ему дал, но рука мужика, совершенно черная от черноземной жижи, в которой она только что находилась, тотчас превратила сигарету в бесформенную массу. Буравчик, между тем, раскрыл секрет своей великой стройки:

- Дороги у нас видите, какие? А в селе, в семи километрах отсюда, у меня подруга живет. Катериной зовут. Надоело к ней пешком ходить. Первую очередь метро я туда веду...

42.

Я, между тем, теоретически прикинул, вспоминая приблизительное направление будущей ветки метро, географию региона. По всем приметам выходило, что метро упирается в овраг, и, если бы этот хрен продолжил его копать, то просто-напросто вырвался бы на Божий свет. Выходило, что даже с научной точки зрения метро строить бессмысленно, и наверняка Буравчик сознательно кончил копать тоннель метров за пять до выхода в овраг. Да, не такой уж он и чудак на букву «М»…

Тем же вечером Жуков уехал. А я решил остаться еще на один день, чтобы съездить в село Ольховец и найти ту самую Катерину. Не знаю уж, зачем...

На следующий день с небес повалила дикая смесь из снега с дождем, тем не менее Татьяна дала мне своего Серегу с «УАЗиком» и мы поехали к Катерине. Дорога в Ольховец была действительно ужасной (тут я Буравчика понял, и пусть его метросторительство некоторые связывают с фрейдистскими делами, Фрейд, утонув в этой грязи, то же бы наверняка стал мечтать о метро!) и семь километров мы ехали целый час, то и дело прогоняя из дорожных рытвин стада гусей и уток.

43.

Катеринин дом мы, как ни странно, нашли легко (спрашивали редких прохожих) но дома ее не оказалось. Был ее сын, худощавый парень лет около тридцати и с наколками на руках. Он сказал, что мать с внучкой ушли в город на базар. Ждать нам пришлось не больше пяти минут, так как вскоре они показались на околице. Я вышел из машины и пошел навстречу двум фигуркам, пробирающимся по грязи. По мере приближения было все заметнее, что Катерина уже старуха, и на «музу» эта понурая сморщенная женщина явно не походила. Я не просто хотел посмотреть. Мне надо было сфотографировать эту самую «великую цель» и даму сердца Буравчика. Я успел нажать два раза. Увидев в моих руках фотоаппарат, Катеринин сын пришел в крайнее возбуждение. Оглянувшись, я увидел, что он бежит ко мне с топором наперевес, истошно крича:

- Козлы! Убью, б..я! Суки траханые....

Ну, и так далее в том же роде.

Катерина только успела мне сказать:

- Уезжайте. Сын из заключения только вернулся, злой он на Леонида. Да и врет все Леонид, не ходит он сюда уже лет пять как... Уезжайте, не испытывайте, Бога ради, судьбу...

44.

Я прыгнул в «УАЗик» и добрая машина помчала нас к Лебедяни. Я успел оглянуться и, кажется, успел приметить грустные и растерянные глаза девочки. В Ольховец мы мы тащились час, обратно долетели минут за двадцать. Да, хорошо, что есть на свете это счастье – возвращение!

Но это еще не конец истории.

Года через два мы с Жуковым снова приехали в Лебедянь. Жуков был другим, да и я тоже наверное изменился. А вот Татьяна была все такой же. Снова тот же стол, воспоминания о приведении, несостоявшаяся невеста, которая все равно так и не вышла замуж. Но дело не в этом. Тема, за которой мы вновь притащились в Лебедянь, была другой, но случилось нам заехать в то самое Троекурово, где разыгрывалась драма с быком Борькой. И нам рассказали следующее. Два года назад муж доярки Ольги сидел в тюрьме, а год назад он вышел. Был он когда-то десантником, не дурак выпить, а для удовольствия тела и души любил по пьяни кого-нибудь «вырубить». Естественно, мужу рассказали про знаменательное событие, когда его супруга участвовала в съемках. Могу представить, в какой форме это было подано: «А твоя-то, с корреспондентами на ферме... да еще и в невесту рядилась!..»

Короче, в первый же день после возвращения из не столь отдаленных мест десантник надрался и стал ходить по Троекурову в поисках - кого бы «вырубить». Ему не везло, в смысле, никто подходящий не попадался. Десантник вернулся домой и «вырубил» свою жену, Ольгу. Говорят, крепко «вырубил».

А карточка, кстати, не пошла ни на обложку новогоднего номера, ни в газету вообще. Аркаша сказал, что у молодоженов, особенно, у жениха слишком перекошенные лица. Ох стыдоба-то, мы из за жалких амбиций какой-то газетенки добились того, что родной муж жестоко избил Русскую Женщину! Простится ли мне там, в иных эмпиреях?

Геннадий Михеев